Возвращение. Восторг от жизни солдата и художника, вернувшегося на родину.

Галерея "Взлет. Только подлинники" представляет уникальную выставку. Только у нас - с любезного согласия членов семьи художника - серия работ знаменитого советского живописца Николая Обрыньбы, написанных сразу после окончания войны. Художник - представитель московской интеллигенции, студент Суриковского института - тут же после объявления войны ушел добровольцем в солдаты. В своей книге "Судьба ополченца" он очень искренне описывает все чувства, которые испытывает человек, впервые оказавшийся в военных условиях. Храбрость, удивление, а потом - в плену у немцев - вопреки всему желание сохранить человеческое достоинство. И снова невероятная отвага - несмотря на то, что военнопленных в лагере фашисты доводили до нечеловеческого состояния, он возглавил побег. И сразу после этого, обведя вокруг пальца врагов, присоединился к отряду партизан. Художник продолжил бороться за освобождение родины, забыв пережитые ужасы. И вот - победа, возвращение к нормальной, мирной жизни. Солдат снова может писать не страшные картины войны, а красивую, спокойную жизнь. Ниже мы приводим выдержку из книги Николая Обрыньбы "Исповедь художника". В 1946- м году художник вернулся в родной Канев и начал писать, писать картины...

Возвращение

На сердце легко, и ты обретаешь свободу, и появляется кураж, вера в свои силы, в свою удачу. Не думаешь, сколько ты набрал на кисть краски и имеешь ли ты на это средства. Словом, я был счастлив. Может быть, первый раз в жизни. Это было действительно Счастье. Я тогда прожил и пережил свое настоящее возвращение - это и было Возвращение. Может быть, ни в Москве, нигде... И вдруг Канев! Он как бы переносил из военного времени в тот, другой уклад жизни, который существовал до войны, до революции. Вот почему Канев был так мил мне, близок, почему происходило со мной какое-то возрождение и каждое утро наполняло меня жаждой жизни - я как бы стремился наверстать все, что у меня отняла война.

Канев - это период неистового восхищения жизнью и любви к природе. В Каневе я захлебнулся свободой писать то, что я хочу. Я работал с каким-то исступлением. Я писал все! Палки плетня в кружеве паутины, унизанной капельками росы, - неповторимое творение! - и я с жадностью писал это. Но уже переводил взгляд на раскрывшийся крученый паныч - граммофончики белые, вбирающие в себя солнце и прячущие внутри голубую тень, рефлекс неба. Видел котенка на плетне - писал котенка. Мальвы - писал мальвы. И все было мало! Писал уходящие в синь дали Днепра, а глаз возвращался к подсолнуху у старых ворот и вдруг замечал цветастое белье на заборе... Весь мир окружающей меня природы, вещей как бы неустанно взывал ко мне, вызывая восторг и жажду писать, писать! Я напоминал себе того голодного пленного, которого посадили за стол, и он стал хватать все подряд и сразу - хлеб, борщ и рыбу, молоко, и когда не смог доесть борщ и хозяин отдал остатки собаке, он набросился на хозяина и стал его бить... Так и со мной в Каневе. Мне все было мало, мне казалось, что у меня отберут это пиршество ощущений, эту природу, и я стал писать даже ночью.

Уходил в поля. Здесь, на этих буграх, происходили самые ожесточенные бои, бессчетно эти бугры переходили из рук в руки - по десять-пятнадцать раз за день! А сейчас на них раскинулись поля, вспаханные неимоверным трудом женщин, на коровах, быках. Пшеница высилась ровной гладью прямых тугих колосьев - и вдруг вздымалась холмом! Это на местах, где лежали в земле убитые бойцы, она поднялась в полторы высоты, с еще более тугими чеканными колосьями, и среди них алели смолки, каждая с гвоздику величиной - они выросли на крови убитых. Эти холмы колосьев над равниной жита были как могилы погибших, и являлась мысль: кровь никогда не проливается напрасно. А надо всем звенели голоса птиц, плыли белые облака... И я расставлял свой мольберт, чтобы написать, запечатлеть этот миг спокойствия. Все время присутствовала мысль о цене этой тишины и моего бытия, и уже просто смотреть на цветущие луга я не мог, я мучительно искал большие и яркие цветы, искал места, где была пролита кровь. Это все окрашивало окружающий мир драматизмом, почему и этюды каневские несут сверхнапряжение цветовое, так как в моем ощущении природа вся! носила отпечаток прошедшей битвы. И даже когда я смотрел вдаль, я видел не этот ровный, плоский берег Днепра, но представлял, что по нему нужно было вести наступление; а стоя на высоком берегу, представлял врага, рассматривающего каждую складку земли, каждый взгорок, куст - ищущего себе мишень. То есть все это время я жил двойной жизнью: воображение рисовало битвы - встающих и сраженных и все героическое и страшное, что происходило на этой земле; и одновременно, сейчас, я наслаждался тишиной и буйным цветением - всем тем, что во время войны, плена, всех страданий жило во мне как воспоминание, как идеал жизни.

Писал травы, закаты, горы и хатки, виды Днепра. Я потерял границы возможного и невозможного, для меня стало все, что жило во мне, в моей душе, возможным и осуществимым. Меня потрясало, что я могу все! Могу все написать, что только попадается мне на глаза. И я писал все - и все получалось! Было сделано колоссальное количество маленьких этюдов - написано бесчисленное количество трав, после “степей” я почувствовал вкус к траве.... Это была интуиция, это не исходило от решения мозгового, но рождалось от эмоциональной потребности. В Каневе я смог как-то утвердиться в живописи, в пейзаже и нашел колоссальное количество новых тем; сделано было столько, что, по отзыву художника Яковлева: “Этюдов этих хватит вам на три жизни”. <...> Настал день отъезда. ( В Москву - ред.) Упаковали и отвезли вещи на берег. Пароход уже дал первый гудок, я бежал к пристани и вдруг будто споткнулся: на подбитом танке возле дороги - как монумент на пьедестале! - стояла белая коза с двумя козлятами. Не в силах оторваться, торопливо раскрыл этюдник и стал быстро набрасывать. Что меня так поразило, почему показалось таким важным успеть написать это? Наверное, в этой картине было как бы знамение времени: сочетание грозного, страшного - с беззащитным, но живым, торжество живого.

Фрагмент из книги воспоминаний Н.И.Обрыньба "Исповедь художника". Москва, "Васиздаст", 2008. Тираж 100 экз.